Неточные совпадения
Для Константина народ был только главный участник в общем труде,
и, несмотря на всё уважение
и какую-то кровную любовь к
мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно с молоком бабы-кормилицы, он, как участник с ним в общем деле, иногда приходивший в восхищенье от силы, кротости, справедливости этих людей, очень часто, когда в общем деле требовались другие качества, приходил в озлобление на народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь.
Напившись чаю у того самого богатого мужика-хозяина, у которого останавливался Левин в свою поездку к Свияжскому,
и побеседовав с
бабами о детях
и со стариком о графе Вронском, которого тот очень хвалил, Дарья Александровна в 10 часов поехала дальше.
Заревела на выгонах облезшая, только местами еще неперелинявшая скотина, заиграли кривоногие ягнята вокруг теряющих волну блеющих матерей, побежали быстроногие ребята по просыхающим с отпечатками босых ног тропинкам, затрещали на пруду веселые голоса
баб с холстами,
и застучали по дворам топоры
мужиков, налаживающих сохи
и бороны.
— Константин Дмитрич, — сказала она ему, — растолкуйте мне, пожалуйста, что такое значит, — вы всё это знаете, — у нас в Калужской деревне все
мужики и все
бабы всё пропили, что у них было,
и теперь ничего нам не платят. Что это значит? Вы так хвалите всегда
мужиков.
В церкви никого, кроме
мужиков, дворников
и их
баб, не было.
Пред ним, в загибе реки за болотцем, весело треща звонкими голосами, двигалась пестрая вереница
баб,
и из растрясенного сена быстро вытягивались по светлозеленой отаве серые извилистые валы. Следом за
бабами шли
мужики с вилами,
и из валов выростали широкие, высокие, пухлые копны. Слева по убранному уже лугу гремели телеги,
и одна за другою, подаваемые огромными навилинами, исчезали копны,
и на место их навивались нависающие на зады лошадей тяжелые воза душистого сена.
Принял он Чичикова отменно ласково
и радушно, ввел его совершенно в доверенность
и рассказал с самоуслажденьем, скольких
и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому
мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь, искусство
и художества; сколько нужно было бороться с невежеством русского
мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны
и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство человека; что
баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски
и делала книксен.
Он увидел на месте, что приказчик был
баба и дурак со всеми качествами дрянного приказчика, то есть вел аккуратно счет кур
и яиц, пряжи
и полотна, приносимых
бабами, но не знал ни бельмеса в уборке хлеба
и посевах, а в прибавленье ко всему подозревал
мужиков в покушенье на жизнь свою.
— Но все же таки… но как же таки… как же запропастить себя в деревне? Какое же общество может быть между мужичьем? Здесь все-таки на улице попадется навстречу генерал или князь. Захочешь —
и сам пройдешь мимо каких-нибудь публичных красивых зданий, на Неву пойдешь взглянуть, а ведь там, что ни попадется, все это или
мужик, или
баба. За что ж себя осудить на невежество на всю жизнь свою?
Так как подобное зрелище для
мужика сущая благодать, все равно что для немца газеты или клуб, то скоро около экипажа накопилась их бездна,
и в деревне остались только старые
бабы да малые ребята.
А между тем в хозяйстве доход собирался по-прежнему: столько же оброку должен был принесть
мужик, таким же приносом орехов обложена была всякая
баба; столько же поставов холста должна была наткать ткачиха, — все это сваливалось в кладовые,
и все становилось гниль
и прореха,
и сам он обратился наконец в какую-то прореху на человечестве.
— Слышь,
мужика Кошкарев барин одел, говорят, как немца: поодаль
и не распознаешь, — выступает по-журавлиному, как немец.
И на
бабе не то чтобы платок, как бывает, пирогом или кокошник на голове, а немецкий капор такой, как немки ходят, знашь, в капорах, — так капор называется, знашь, капор. Немецкий такой капор.
Прощай, свидетель падшей славы,
Петровский замок. Ну! не стой,
Пошел! Уже столпы заставы
Белеют; вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки,
бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки,
мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.
Пока он рассказывал, Самгин присмотрелся
и увидал, что по деревне двигается на околицу к запасному магазину густая толпа
мужиков,
баб, детей, — двигается не очень шумно, а с каким-то урчащим гулом; впереди шагал небольшой, широкоплечий
мужик с толстым пучком веревки на плече.
— А —
баб — не приходилось? — спросил человек в шапке с наушниками
и поучительно, уверенно заговорил, не ожидая ответа: —
Баб следует особенно стращать,
баба на чужое жаднее
мужика…
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их на голову себе близко ко лбу
и, придерживая рукой, припал на колено. Пятеро
мужиков, подняв с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему на шапки
и на плечи, куда
баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал
и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро
мужиков провожали его, идя попарно.
Мужики стояли молча, обнажив лысые, лохматые
и жирно смазанные маслом головы, а под разноцветно ситцевыми головами
баб невидимым дымом вздымался тихонько рыдающий шепоток молитв.
— Господи, да — что же это? — истерически крикнула
баба, ощупывая его руками, точно слепая.
Мужик взмахнул рукою, открыл рот
и замотал головою, как будто его душили.
Лошади бойко побежали,
и на улице стало тише.
Мужики,
бабы, встречая
и провожая бричку косыми взглядами, молча, нехотя кланялись Косареву, который, размахивая кнутом, весело выкрикивал имена знакомых, поощрял лошадей...
Полукругом стояли краснолицые музыканты, неистово дуя в трубы, медные крики
и уханье труб вливалось в непрерывный, воющий шум города,
и вой был так силен, что казалось, это он раскачивает деревья в садах
и от него бегут во все стороны, как встревоженные тараканы, бородатые
мужики с котомками за спиною, заплаканные
бабы.
Он употреблял церковнославянские слова: аще, ибо, паче, дондеже, поелику, паки
и паки; этим он явно, но не очень успешно старался рассмешить людей. Он восторженно рассказывал о красоте лесов
и полей, о патриархальности деревенской жизни, о выносливости
баб и уме
мужиков, о душе народа, простой
и мудрой,
и о том, как эту душу отравляет город. Ему часто приходилось объяснять слушателям незнакомые им слова: па́морха, мурцовка, мо́роки, сугрев,
и он не без гордости заявлял...
— А — не буде ниякого дела с войны этой… Не буде. Вот у нас, в Старом Ясене, хлеб сжали да весь
и сожгли, так же
и в Халомерах,
и в Удрое, — весь! Чтоб немцу не досталось.
Мужик плачет,
баба — плачет. Что плакать? Слезой огонь не погасишь.
Было очень трудно понять, что такое народ. Однажды летом Клим, Дмитрий
и дед ездили в село на ярмарку. Клима очень удивила огромная толпа празднично одетых
баб и мужиков, удивило обилие полупьяных, очень веселых
и добродушных людей. Стихами, которые отец заставил его выучить
и заставлял читать при гостях, Клим спросил дедушку...
— Начальство очень обозлилось за пятый год. Травят
мужиков. Брата двоюродного моего в каторгу на четыре года погнали, а шабра — умнейший, спокойный был
мужик, — так его
и вовсе повесили. С
баб и то взыскивают, за старое-то, да! Разыгралось начальство прямо… до бесстыдства! А помещики-то новые, отрубники, хуторяне действуют вровень с полицией. Беднота говорит про них: «Бывало — сами водили нас усадьбы жечь, господ сводить с земли, а теперь вот…»
Мужики идут с поля, с косами на плечах; там воз с сеном проползет, закрыв всю телегу
и лошадь; вверху, из кучи, торчит шапка
мужика с цветами да детская головка; там толпа босоногих
баб, с серпами, голосят…
Двери размахиваются,
и толпа
мужиков,
баб, мальчишек вторгается в сад. В самом деле, привели Андрея — но в каком виде: без сапог, с разорванным платьем
и с разбитым носом или у него самого, или у другого мальчишки.
— Вы оттого
и не знаете жизни, не ведаете чужих скорбей: кому что нужно, зачем
мужик обливается потом,
баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы не любили! А любить, не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш язык, не солгали бы глаза, изменились бы хоть на минуту эти краски. А глаза ваши говорят, что вы как будто вчера родились…
«Меланхолихой» звали какую-то
бабу в городской слободе, которая простыми средствами лечила «людей»
и снимала недуги как рукой. Бывало, после ее леченья, иного скоробит на весь век в три погибели, или другой перестанет говорить своим голосом, а только кряхтит потом всю жизнь; кто-нибудь воротится от нее без глаз или без челюсти — а все же боль проходила,
и мужик или
баба работали опять.
Оба молчали, не зная, что сталось с беседкой. А с ней сталось вот что. Татьяна Марковна обещала Вере, что Марк не будет «ждать ее в беседке»,
и буквально исполнила обещание. Через час после разговора ее с Верой Савелий, взяв человек пять
мужиков, с топорами, спустился с обрыва,
и они разнесли беседку часа в два, унеся с собой бревна
и доски на плечах. А
бабы и ребятишки, по ее же приказанию, растаскали
и щепы.
Глядел
и на ту картину, которую до того верно нарисовал Беловодовой, что она, по ее словам, «дурно спала ночь»: на тупую задумчивость
мужика, на грубую, медленную
и тяжелую его работу — как он тянет ременную лямку, таща барку, или, затерявшись в бороздах нивы, шагает медленно, весь в поту, будто несет на руках
и соху
и лошадь вместе — или как беременная
баба, спаленная зноем, возится с серпом во ржи.
— Да, это mauvais genre! [дурной тон! (фр.)] Ведь при вас даже неловко сказать «
мужик» или «
баба», да еще беременная… Ведь «хороший тон» не велит человеку быть самим собой… Надо стереть с себя все свое
и походить на всех!
А
мужики ласково
и лукаво улыбались молча: «Балует барышня, — как будто думали они, — с ребятишками да с
бабами возится! ишь какой пустяк носит им! Почто это нашим
бабам и ребятишкам?»
— Не пиши, пожалуйста, только этой мелочи
и дряни, что
и без романа на всяком шагу в глаза лезет. В современной литературе всякого червяка, всякого
мужика,
бабу — всё в роман суют… Возьми-ка предмет из истории, воображение у тебя живое, пишешь ты бойко. Помнишь, о древней Руси ты писал!.. А то далась современная жизнь!.. муравейник, мышиная возня: дело ли это искусства!.. Это газетная литература!
— А вы сами, cousin, что делаете с этими несчастными: ведь у вас есть тоже
мужики и эти…
бабы? — спросила она с любопытством.
Вот обширная в глубину лавка, вся наполненная
мужиками,
и бабами тоже.
Якуты здесь только ямщики; они получают жалованье, а русские определены содержателями станций
и получают все прогоны, да еще от казны дается им по два пуда в месяц хлеба на
мужика и по одному на
бабу.
Наконец вчера приехали в Нелькан
и переправились через Маю, услыхали говор русских
баб,
мужиков. А с якутами разговор не ладится; только Иван Григорьев беспрестанно говорит с ними, а как
и о чем — неизвестно, но они довольны друг другом.
Возвращавшиеся с поля
мужики, трясясь рысью на облучках пустых телег, снимая шапки, с удивлением следили зa необыкновенным человеком, шедшим по их улице;
бабы выходили за ворота
и на крыльца
и показывали его друг другу, провожая глазами.
Над толпой у двора старосты стоял говор, но как только Нехлюдов подошел, говор утих,
и крестьяне, так же как
и в Кузминском, все друг за другом поснимали шапки. Крестьяне этой местности были гораздо серее крестьян Кузминского; как девки
и бабы носили пушки в ушах, так
и мужики были почти все в лаптях
и самодельных рубахах
и кафтанах. Некоторые были босые, в одних рубахах, как пришли с работы.
Дело было в том, что
мужики, как это говорил приказчик, нарочно пускали своих телят
и даже коров на барский луг.
И вот две коровы из дворов этих
баб были пойманы в лугу
и загнаны. Приказчик требовал с
баб по 30 копеек с коровы или два дня отработки.
Бабы же утверждали, во-первых, что коровы их только зашли, во-вторых, что денег у них нет,
и, в-третьих, хотя бы
и за обещание отработки, требовали немедленного возвращения коров, стоявших с утра на варке без корма
и жалобно мычавших.
И мужик, конечно, работает, но
бабе везде достается вдвое, даже в несчастиях
и оскорблениях.
Поп Савел успел нагрузиться вместе с другими
и тоже лез целоваться к Привалову, донимая его цитатами из всех классиков. Телкин был чуть-чуть навеселе. Вообще все подгуляли, за исключением одного Нагибина, который «не принимал ни капли водки». Началась пляска, от которой гнулись
и трещали половицы;
бабы с визгом взмахивали руками; захмелевшие
мужики грузно топтались на месте, выбивая каблуками отчаянную дробь.
Рассказывали, смеясь над Митей, что в Мокром он запоил шампанским сиволапых
мужиков, деревенских девок
и баб закормил конфетами
и страсбургскими пирогами.
«Веселей, Марья, — кричала она, — не то палкой!» Медведи наконец повалились на пол как-то совсем уж неприлично, при громком хохоте набравшейся не в прорез всякой публики
баб и мужиков.
Знал Алеша, что так именно
и чувствует
и даже рассуждает народ, он понимал это, но то, что старец именно
и есть этот самый святой, этот хранитель Божьей правды в глазах народа, — в этом он не сомневался нисколько
и сам вместе с этими плачущими
мужиками и больными их
бабами, протягивающими старцу детей своих.
Мы отсюда с ней в Мокрое, это двадцать пять отсюда верст, цыган туда добыл, цыганок, шампанского, всех
мужиков там шампанским перепоил, всех
баб и девок, двинул тысячами.
Правда, иногда (особенно в дождливое время) не слишком весело скитаться по проселочным дорогам, брать «целиком», останавливать всякого встречного
мужика вопросом: «Эй, любезный! как бы нам проехать в Мордовку?», а в Мордовке выпытывать у тупоумной
бабы (работники-то все в поле): далеко ли до постоялых двориков на большой дороге,
и как до них добраться,
и, проехав верст десять, вместо постоялых двориков, очутиться в помещичьем, сильно разоренном сельце Худобубнове, к крайнему изумлению целого стада свиней, погруженных по уши в темно-бурую грязь на самой середине улицы
и нисколько не ожидавших, что их обеспокоят.
Иные помещики вздумали было покупать сами косы на наличные деньги
и раздавать в долг
мужикам по той же цене; но
мужики оказались недовольными
и даже впали в уныние; их лишали удовольствия щелкать по косе, прислушиваться, перевертывать ее в руках
и раз двадцать спросить у плутоватого мещанина-продавца: «А что, малый, коса-то не больно того?» Те же самые проделки происходят
и при покупке серпов, с тою только разницей, что тут
бабы вмешиваются в дело
и доводят иногда самого продавца до необходимости, для их же пользы, поколотить их.
Впереди, в телеге, запряженной одной лошадкой, шагом ехал священник; дьячок сидел возле него
и правил; за телегой четыре
мужика, с обнаженными головами, несли гроб, покрытый белым полотном; две
бабы шли за гробом.
В церкви толкотня
и странные предпочтения, одна
баба передает соседу свечку с точным поручением поставить «гостю», другая «хозяину». Вятские монахи
и дьяконы постоянно пьяны во все время этой процессии. Они по дороге останавливаются в больших деревнях,
и мужики их потчуют на убой.